Абай в системе исламской культуры

Можно ли сказать: «Абай — поэт ислама»? Я бы сказал так; «Абай — поэт исламской культуры». Ибо его отношение к исламу неоднозначно. В этом плане он напоминает исламских хакимов, полагавших, что религия нужна, чтобы удовлетворить духовный голод народа, а доя избранных, чей пытливый ум требует большего, — нужна философия.

Свободное умствование по поводу Бога и человека было присуще и Абаю. По мысли поэта, Бог — это проявление немыслимого совершенства, но человек в зачатке обладает всеми качествами, присущими Богу. Это не что иное, как ересь в понимании исламских ортодоксов. Но поэт идет дальше. Он объявляет, что человек — не Бог, но может уподобиться Богу. Сердце — вместилище Бога, поэтому всегда надо поступать по сердцу. Значит, не надо никаких мечетей и никаких служителей культа. Это суфийское положение находит в Абае яростного поборника. Однако и с суфизмом ему не всегда по пути.

Суфизм — это умерщвление плоти и личности с целью полного растворения в боге. На этом пути (тарикат) послушник под руководством шейха пребывает во множестве мистических стоянок, пройдя через которые он в конце концов достигает состояния фана — исчезновения. Теперь это человек, абсолютно лишенный каких-либо личностных устремлений, с которыми шейх обращается как омыватель трупов с человеческими остан­ками.

Такие положения не могли удовлетворить вдумчивого степняка Абая. Он с детства видит, что человек предназначен для деятельности. Значит, дело только в том, чтобы в этой деятельности достичь как можно большего совершенства, и, главное, никому не навредить. Любовь — обязанность человека, ибо бог создал человека с любовью. Причем любовь должна идти не от меньшего к большему, а от большего к меньшему. Так, по мысли поэта, сначала надо любить бога, потом — человечество, затем — справед­ливость. По сути, Бог для Абая — это нравственный закон, который превыше всего. Поэтому он должен предопределять все поступки. Вот это требование единства мысли, слова, поступка, единства макро — и микрокосма говорит об языческом мышлении Абая. И в самом даче, в генетическом истоке своем, бог Абая — это не кто иной, как омусульманенный Тенгри, Вспомним надписи в честь Кюльтегина (VIII в.). Как там говорится о кагане -верховном правителе тюрков? » Небу подобен, небом рожден»…

Таким образом, тезис «Абай — это ислам» можно принять в самом общем, виде и с бесконечными поправками. Это момент,, который требует самого тщательного изучения. Общеизвестно, что ислам на периферии Арабского халифата вошел в контакт с местными культами и зачастую был вынужден терпеть их сосуществование. В Средней Азии так обстояло с культом святых. Например, с культом Буркута-баба в Туркмении или Коркута-ата в Казах­стане. Их могилы были местом паломничества. По существу, им поклонялись, как богам. Да и было от чего. Если, по легендам, первый вынудил самого Аллаха разрушить восемь отделений ада, второй, силой музыки уничтожил на земле саму смерть. Эти мотивы напрочь отрицают идею мусульманского фатализма и в основе своей имеют героический дух.

В раннем стихотворении Абая перечисляются поэты Востока, благословения которых он просит. Вот эти имена: Физули., Шамси, Сайхали, Навои, Саади, Фирдоуси, Ходжа Хафиз. Как видим, это в основном поэты среднеазиатского региона, помнившие о давнем взаимовлиянии Ирана и Турана. Именно этот среднеазиатский ислам с его культом святых, его идеализацией чести героя, своеобразным суфизмом и явился первым и главным импульсом, побудившим Абая к созданию учения о подобии человека Богу.

Что касается поэзии Абая, то она тоже следствие мирного сосуществования мусульманской придворной дидактики с языческим жанром «бата» — благословения, обладающего, по поверью, магической силой. Как явствует из текстов поэта, он надеялся именно на магическую силу слова, которое должно было преобразовать сознание его соплеменников. Поэтому образы стариков, столь обильные в поэзии Абая, несут в себе семантику культа предков как носителей мудрости, «выки­пающих» бичующим словом (вспомните, баксы, изгоняющего плеткой злых духов из тела больного). Неудивительно, что в 40 лет он представляется себе глубоким старцем, которому нет радости в жизни:
<blockquote>Где старость, там скорбь, там тревожнее сон…

Где старость, там скорбь, там мученья одни…
Старость — это тонкая пленка, отделяющая бытие от небытия. Вот на этой головокружительной грани и творил Абай, вламываясь в двери несхожих культур и преобразуя их по своему подобию.